| О себе | Рассказы | Повести | Романы | О сайте |
В полдень старуха почувствовала себя совсем плохо. На Покров ей сравнялось восемьдесят шесть лет, и с этого дня она стала часто болеть.
Она позвала дочь Нюру и велела послать за внуком Борисом. Внук смугловатый, мрачноватого вида красивый парень работал в совхозе механизатором. Он уже отслужил в армии танкистом, и два года как вернулся домой. Он был холост, хотя девчат привлекла его диковатая красота, высокий рост и серьёзность характера. Но Борис не торопился делать выбор.
Старуха лежала на широкой кровати в горнице. За окном был солнечный жаркий день. Внука привёз с поля сосед на мотоцикле. С уборкой торопились: погожие дни часто перемежались короткими дождями. А хлеба стояли высокие, густые, отливающие тёмной позолотой. И Борис не слезал с комбайна с раннего утра и до позднего вечера: дорога была каждая минута.
Он быстро вошел в горницу весь белесый от пыли, мельком взглянул на мать, понуро сидевшую около кровати. Мать кивнула и опустила глаза, покрасневшие от слёз.
У Бориса круто изогнулась бровь, серые с голубизной глаза пристально взглянули на старуху, быстро смягчаясь теплотой:
– Бабуля, ты чего решила хворать? – спросил он мягким голосом. – Осенью тебе на моей свадьбе гулять. Потом правнуков нянчить.
– Да вот, Борюшка, – старуха говорила ясным спокойным голосом. – Года мои большие, и так зажилась. Сама себе уже надоела, не то, что людям.
– Мама, хватит тебе, – остановила её дочь задрожавшим голосом. – Чего ты говоришь!
– То и говорю, – продолжала старуха тем же ровным голосом. – Боюсь, не успею вам сказать, что гложет мою душу много годов. Про твоего, Нюра, отца, а про твоего деда, Борис. Хороший он был человек, сердечный. Меня любил, детей любил. А судьба у него получилась горькая, кончина страшная. Погиб совсем молодым, тридцать ему было. Новая тут жизнь начиналась. В колхоз всех загоняли. Никто не хотел лезть в этот хомут. Мы только зажили справно: двух лошадей имели, корову, десять овец. А как собрали их на колхозный варок, как заревели они непоеные, некормленые. Услыхала я и заголосила на весь голос. Не одна я голосила. По всему селу голосьба, будто в каждой избе покойник. Не скотину у нас отняли – душу вынули. Вспомнить страшно, что делалось. Вот оно и всё счастье, которым нам на собраниях голову морочили. Потом хороших хозяев высылать начали – кулаки, враги. Сиротело село.
А тут на мою голову ещё одна беда свалилась. Красивая я была, статная. Мужики столбенели, когда я близко проходила. Сколько ласковых слов от них я слыхала, сколько вздохов. Но я строгая была – любила одного своего мужа.
Тут в селе появился милиционер, из наших, местный – Петька Алдошин, по прозвищу Козел. Так вот, этот Петька проходу мне не давал. Влюбился, говорит до гроба, если не будешь жить со мной тайно, застрелю. Он баламутный был, мог и убить. Долго склонял к распутству, да не на ту напал. Дошло до того, что хоть из дому не выходи. Раз зимой, вечером, я с посиделок шла, так он подкараулили меня, силой взять хотел. Лицо мне разбил, новый платок, зелёный с розами, порвал. Федин подарок.
Мой, когда узнал, весь почернел, зубами скрипел, за топор хватался. Я детьми его заклинала не трогать этого гада. Да, видно, от судьбы не спрячешься. Поехал мой Федя на мельницу той же зимой, а когда возвращался вечером, встретился на дороге с Алдошиным. Мой всегда маленький ломик в санях возил, вот тем ломиком он Петьку…
Вошел Фёдор в избу, сел на лавку, а на нём лица нет. Я всё сразу поняла, обмерла: что теперь будет!?
А Фёдор и говорит:
– Прости меня, Аксинья. Не совладал с собой, прибил Козла.
Забрали моего Федю, и больше я его не видела. Ходила несколько раз в милицию узнавать. Сперва ничего не говорили. Потом сказали: расстреляли твоего врага Советской власти. Думала, умру там на пороге. А мне нельзя было умирать – детей четверо. Знать, Господь судил по-другому: век большой дал. Детей выходила, внуков дождалась. А Федя, горюнчик, из-за Козла проклятого жизни лишился.
Хоронили Козла с музыкой, речи говорили. Посреди села памятник поставили со звездой. Говорили герой, погиб на боевом посту. Враги убили.
Внук слушал, сжав зубы, и лицо его медленно белело. Дочь Нюра сидела неподвижно, и глаза её были широко раскрыты: а ведь мать говорила всегда, что отец от простуды умер. У неё вдруг пропал голос, и она не могла ни закричать, ни слова сказать. Только по её щекам катились слёзы.
Внук смотрел на бабку страшными глазами, но не видел ни её морщинистого лица, ни седых волос, разметавшихся по подушке, ни её уже неподвижных глаз, смотревших в какую-то дальнюю точку.
Внук видел в центре села, напротив клуба, сквер, огороженный штакетником, широкую дорожку, посыпанную желтым песком. Зелёный обелиск, на нём красную звезду. Такие обелиски ставили на братских могилах солдат. К этому обелиску в праздники возлагали цветы. В школе учителя говорил, что герой-милиционер погиб за счастье народа. И он, Борис, когда был пионером, в белой рубашке и с красным галстуком, тоже стоял в почётном карауле около обелиска. Так вот, кому он отдавал салют!
Зашлось у него сердце от боли за страшно и несправедливо погубленную жизнь деда, которого он никогда не видел, даже его фотокарточки не осталось. Его будто никогда и не было на белом свете. Обелиск со звездой раскалённой иглой впился в сердце Бориса. «Не герой ты, а блудливый кобель и насильник. Не будет и о тебе памяти на нашей земле» – решил он.
Старуха умерла легко и тихо на глазах дочери и внука. На похороны сошлась и съехалась многочисленная родня. Когда её несли хоронить, и проходили мимо сквера, на лице Бориса мелькнула мрачная усмешка, и он нагнул голову, чтобы её никто не увидел.
На другой день, рано утром, он пришел на машинный двор. Заспанный сторож дед Митяй очень удивился:
– Ты, чего так рано вскочил?
– Дела, дед, дела.
Борис подошел к своему трактору К – 700, и с удовлетворением оглядел его громаду. Сколько борозд он провел на нём по полям, как было приятно чувствовать его горячую мощную силу.
Он поднялся в кабину, запустил двигатель и медленно подъехал к площадке, где стояли плуги, сеялки, культиваторы. Выбрал самый большой плуг, подцепил и поехал по главной улице. Лемеха, отшлифованные землей до блеска, сверкали, как остро наточенные клинки.
Длинная улица была безлюдна, зелёный островок сквера быстро приближался. Слева от него стояла обшарпанная церковь без куполов, рядом с ней такой же обшарпанный клуб, а за сквером просторный выгон, вытоптанный скотиной. Под горой посверкивала река. Край неба золотился, а чистая голубизна неба обещала погожий жаркий день.
Сбавив скорость, Борис свернул с дороги и поехал прямо на широкую дорожку, на обелиск. Из высокой кабины обелиск казался маленьким, жалким, и словно съежившимся от страха.
Под огромными широкими колесами штакетник ломался, как спички. Декоративный кустарник, клумбы, заботливо обложенные белым кирпичом, обелиск превратились в мусор, вдавленный в землю.
Борис опустил плуг и дважды проехал по тому месту, где только что был уютный сквер, и в центре которого краснела звезда. Глубокие борозды были проложены ровно, как по линейке. Свежевспаханная земля маслянисто лоснилась под лучами низкого утреннего солнца.
Долго будет видна эта чернота, пока не зарастет лопухами и полынью…
| Александр Владимиров© 2010 – 2013 | Мой почтовый ящик |