| О себе | Рассказы | Повести | Романы | О сайте |
Вечером подул порывистый, сырой ветер и пошел крупный дождь уже по-осеннему холодный. Максимов надел охотничью куртку и вышел на крыльцо. В темноте глухо шумели деревья. И когда ветер ненадолго стихал, деревья тоже замирали. Максимов глядел в темноту, поеживаясь от влажного холода, обдававшего лицо, и ему было приятно при мысли, что сейчас он вернется в теплый дом, сядет около пылающей печки и будет слушать, как потрескивают дрова. А как-то теперь в лесу, в поле, подумал он, и вспомнил прошлую осень, ночь, когда они долго шли пашней, увязая по колено, промокшие и продрогшие. Как он боялся заболеть, а утром проснулся бодрый, свежий, налитый упругой силой и, улыбаясь, долго смотрел в солнечное окно.
Максимов вернулся в дом, щурясь от яркого света, сбросил куртку и стал чистить ружье. Если погода к утру наладится, думал он, прислушиваясь, как дождь засыпает окно торопливой дробью, можно сходить на вальдшнепа. По опыту он знал, что осенняя охота на вальдшнепа без собаки дело бесполезное, поэтому на трофеи не надеялся, хотелось просто побродить в пустеющем лесу. Знакомый лесник, Василий Федорович, у которого он постоянно останавливался, похрапывал на печке после длинного разговора о жизни под водочку с солеными грибами и мочеными яблоками. Максимов протер ружье, прикинул на руке его приятную тяжесть и поставил в угол. Быстро разделся и лег на кровать за печкой. От печки шло мягкое, расслабляющее тепло, и он сразу уснул.
Утром Максимов положил в рюкзак термос, сверток с бутербродами и вышел на крыльцо. Было тепло, тихо, избы напротив едва темнели в тумане, и только по крику петухов угадывалось большое село. В радостном настроении он сбежал с крыльца и быстро зашагал по песчаной дороге к лесу. Веселое возбуждение усиливалось еще и оттого, что впереди было два выходных дня, что можно было до изнеможения ходить по лесным оврагам, изрытым лисьими норами, отдыхать на вырубках, лежа на ворохе увядающих березовых веток, смотреть в небо и слушать лес. В такие минуты он всегда испытывал необыкновенную легкость и умиротворенность, словно лесные шорохи, уединение, небо, в которое можно смотреть очень долго и не устанешь смотреть, обладают неразгаданной завораживающей силой.
Лес медленно проступал из тумана и вдруг оказался совсем близко. Максимов остановился в мелком осиннике на опушке, глядя вдоль рядов сосен, туда, в таинственный сумрак. Все было неподвижно – и деревья, и воздух. И он стоял, не шелохнувшись, словно боясь нарушить хрупкий утренний сон леса, уставшего от ночного ненастья. Невдалеке едва слышно хрустнула ветка: кто-то из лесных жителей осторожно шел своей тропой. Максимов любил неожиданные лесные встречи, которые случались в самых различных местах. И в таких вот сосновых коридорах, и в осинниках на мокрых низинах, и в березняках над оврагами, где на дне, около островков зеленой осоки впечатаны в сизый ил острые следы кабаньих копыт, – могла мелькнуть рыжей лентой лисица или величаво и спокойно выйти сохатый, увенчанный могучими рогами. Главное здесь затаиться, если хочешь увидеть живую сказку, и потом, вспоминая ее, счастливо улыбаться. И Максимов чувствовал себя счастливым после таких встреч, хотя редко о них рассказывал. В пересказах терялась прелесть увиденного, да и собеседники не всегда разделяли его восторг: ну, подумаешь, лиса, лось – вот невидаль. Да охотники, мол, и приврать мастера. Максимов таких собеседников называл про себя тусклыми людьми и даже жалел их немного. Впрочем, жалел – не то слово. От их унылого практицизма, мелочной суеты по каждому служебному пустяку, о котором они могли потом вспоминать несколько дней, его коробило.
Он постоял еще немного, наслаждаясь тишиной, одиночеством, своей затерянностью в туманном притихшем лесу. В просветах между вершинами сосен туман редел, и кое-где уже слабо синело небо. От едва ощутимого ветерка зябко встряхнулись молоденькие осинки, и с листьев шумно посыпались последние капли ночного дождя. Этот затихающий шорох, будто вздох просыпающегося леса, вывел Максимова из задумчивости, и он пошел вдоль сосновой опушки и вскоре оказался в березняке. Около двух сросшихся березок он остановился, повесил на сук рюкзак и удобно уселся между стволами. Ему хотелось сейчас, как весной, услышать хорканье вальдшнепа, увидеть низко над березками длинноклювую птицу и почти инстинктивно вскинуть ружье. Какому охотнику не знакомо это ни с чем несравнимое мгновение, когда перестает существовать все на свете, словно эта охота не за добычей, вслед за выстрелом падающей в траву смятым окровавленным комочком перьев, а за счастьем всей жизни. Для Максимова главной радостью было именно это трепетное и терпеливое ожидание, потом срабатывал азарт, выстрел, и за наступившей тишиной подступала жалость, чувство вины за свою жестокость. Это приходило как-то само собой, хотя он понимал, что охота без выстрелов, без добычи не бывает.
Конечно, настоящий охотник даже в хорошую зорю не отстреляет больше нормы, потому что он всегда вдвоем с совестью. Но встречал Максимов людей с ружьями развязных и грубых, от которых в трех шагах разило водкой, способных без устали палить по уткам с ожесточенным ухарством. Они, если сопутствует воровская удача, могли, не задумываясь, убить и лосенка, доверчивого и беззащитного как ребенок. Держались они настороженно, словно скрывались или подстерегали кого-то, говорили отрывисто, с многозначительными недомолвками. К ним Максимов испытывал неприязнь и всегда думал, что эти люди не идут к природе, а крадутся к ней, точно разбойники к жертве.
После таких встреч оставалось беспокойство за лесных обитателей, которым по воле случая придется скрестить свои тропы с подобными охотниками. И дело, разумеется, не в том, что кто-то из них убьет лису или зайца. Максимова коробило, когда после выстрела он видел лицо охотника – бесстрастное или по-деловому озабоченное, словно он сделал привычную работу и не совсем доволен. Значит, не было сейчас в душе человека веселого, с горьковатым привкусом печали, таинственного праздника охоты, той первозданной признательности природе за неповторимый дар, с которым она когда-то, прощая жестокость, давала человеку жизнь. Охота давно стала увлекательным развлечением, человек сильным, и потому теперь непростительно его равнодушное потребительство и жестокость.
Максимов понимал, что он идеалист, что все эти мысли, высказанные вслух, могут показаться нелепыми и даже смешными, что он сам любит охоту, стреляет, а в глубине души осуждает других и, следовательно, себя. Это похоже на попытку слабовольного человека отказаться от дурной привычки, но утешающего себя тем, что у него она проявляется в меньшей степени, чем у других. Не раз он слышал суждения о том, что охотников становится все больше, а дичи меньше, и только молчаливо соглашался с этим очевидным и неутешительным выводом. Конечно, все люди сразу не могут стать добрыми, сознательными, а сколько ждать, пока они станут такими? Тоже не очень утешительно. Для себя он давно установил правило, казавшееся ему единственно приемлемым и гуманным: приходить к природе не за добычей, а в гости и уходить с пустым ягдташем и легкой душой.
Собственно, охотником он стал по случаю. После болезни врачи рекомендовали ему чаще и больше бывать на свежем воздухе, в лесу, на реке. Однажды он остановился около магазина «Охотник», его вдруг осенила удачная мысль, как лучше реализовать советы врачей, и Максимов завернул в магазин. Долго и с интересом разглядывал снаряжение, новенькие «тулки» и «ижевки». Прислушивался к разговору посетителей, толкующих о неизвестных ему и потому таких загадочных вещах, как утиная тяга, голоса гончих, заячьи скидки, скол со следа, резкость боя ружья системы «зауер». Выходил он из магазина с твердым желанием приобщиться к этому товариществу мужчин, увлеченных романтикой странствий по лесам и болотам, ночевками у костров и захватывающими рассказами об охотничьих приключениях, о которых он, Максимов, знал только из книг.
Недели через две, когда он вступил в общество охотников, получил новенький билет и опять приехал в магазин, вошел он туда просто человеком с портфелем, а вышел охотником. В рюкзаке, набитом до отказа, лежали болотные сапоги, патронташи, пачки патронов, всевозможные принадлежности и зеленая штормовка. Под мышкой держал длинную узкую коробку, где в желтой хрустящей бумаге покоилось тульское ружье шестнадцатого калибра. Ружье и снаряжение дружно помогали выбирать посетители, и все они так горячо и азартно спорили, будто покупали сами. Это особенно ему понравилось, потому что от такого внимания он почувствовал свое равноправие среди них и уверенность.
Так началась охотничья жизнь Максимова, похожая на волнующий праздник, и, полюбив которую, он понял, что человек не всегда знает, как стать счастливым. До этого он не составлял исключения из категории людей, которые ценят достоинства и тяготятся издержками цивилизации современных городов, но и любящих природу издали, больше на словах. Спустя некоторое время, он с удивлением спрашивал себя, как мог жить и не видеть рассветы и закаты вполнеба. Лесные чащобы с такой густой тишиной, что она кажется осязаемой, редкие огоньки деревни, когда идешь в прохладе осенней ночи по тихим опустевшим полям, и светлая радость согревает душу, прикоснувшуюся к заветной тайне. В каждом человеке живет эта неизбывная тяга к полям и лесам, наверное, такая же вековечная, как и у птиц, всегда возвращающихся из дальних стран на старые гнездовья. Наверное, это и есть часть того высокого и сокровенного, думал Максимов, что мы называем любовью к родной земле.
Солнце поднялось над лесом, и туман стелился почти по земле, обволакивая ореховые кусты в покатой ложбине, густо усыпанной желтыми листьями. Розовый свет плыл по березовой роще, небо синело чисто и ярко, обещая погожий день. В этом мягком розовом свете и желтые кроны берез, и багровый отсвет опушки ближнего осинника, и сочная зелень сосен казались еще праздничнее, наряднее. Максимов чувствовал, как вместе с этим тихим и величественным праздником красок в его душу входит что-то светлое, задумчивое, похожее на песню. Казалось, что каждый лист, каждая ветка от прикосновения ветерка звенит едва слышным звоном, и этот перезвон плывет над лесом, над полями и поднимается в голубую высь. Там его подхватывают журавли и в прощальных наигрышах своих труб несут с собой эту осеннюю песню старой и вечно обновляющейся земли.
Максимов долго слушал лес, не в силах оторвать взгляда от осеннего пожара красок, думал о красоте земли, щедро открытой каждому, словно для того, чтобы человек, видя эту красоту, постоянно обновлялся сам. Потом, когда солнце поднялось высоко, пригрело, он взял рюкзак, ружье и пошел березняком, прислушиваясь к сухому шороху листьев под ногами.
Он пробродил по лесу и уже при ровном золотистом закате вышел на опушку, откуда, хорошо была видна деревня, где жил Василий Федорович. Выше заката небо холодно зеленело, сливаясь с глубокой синевой, кое-где подбеленной тонкими облаками. Далеко за лесом на дороге глухо гудели машины, и этот гул напомнил Максимову, что завтра надо уезжать в город. И опять он уходил из леса с легкой грустью, точно попал сюда впервые и неизвестно когда вернется. Будто не увидел еще самого главного и прекрасного.
Вот и отсветил еще один хороший день, подумал Максимов. Он знал, что этот день навсегда останется в его душе маленьким праздником, как все чистое и доброе, что случается в обычной человеческой жизни….
| Александр Владимиров© 2010 – 2013 | Мой почтовый ящик |