Соловьиная ночь

Маленькая повесть

Содержание
  2 3 4 5  

1.

В ту зиму город утопал в сугробах. Был февраль, и редкий день проходил без густых мокрых метелей.

В один из таких дней Лосеву позвонил друг и попросил обязательно приехать к семи часам. На вопрос, зачем загадочно ответил: сам увидишь.

Вечером, подняв воротник пальто и поеживаясь, Лосев долго стоял на остановке, осыпаемый снегом и, укоряя себя за то, что согласился приехать. Наконец из темной снежной круговерти, позванивая, выкатился ярко освещенный трамвай, и Лосев с облегчением вошел в теплый салон. Трамвай покатился дальше, а Лосев продолжал раздумывать о том, какие за пионерские тайны приготовил ему друг.

Когда он вошел в квартиру и разделся, то увидел, кроме друга и его жены, незнакомую женщину. Она стояла в зале и разговаривала с женой друга, вполоборота к Лосеву. Он увидел профиль, как у античной статуи, пышные светлые волосы, изящную фигуру.

– Знакомьтесь, – сказал друг.

– Елена Сергеевна, – женщина подала крепкую руку и с интересом посмотрела на Лосева.

– Вот сейчас чай пить будем, – как-то неестественно заторопилась жена друга, и на столе появился чайный сервиз, вино, коньяк, красные яблоки и легкая закуска.

Выпили за знакомство. Лосев ловил на себе изучающие взгляды друга и его жены, и чувствовал, что его визит как-то связан с этой Еленой Сергеевной. Ему стало слегка неловко. А когда до него дошел истинный смысл знакомства, покраснел: это смотрины. Он в нелепой роли жениха, и он едва удержался, чтобы не встать и не уйти.

Жена Лосева уже несколько лет тяжело болела. Он возил ее в Москву к разным специалистам, но там ничего утешительного не сказали. Требовалась операция, и он повез ее в соседний город в кардиологический центр. Ее положили и стали готовить к операции. Каждую неделю он навещал ее, страшно волнуясь, что не успеют сделать операцию, и она уйдет из жизни. В центре никаких гарантий не давали. Хирург, который должен был ее оперировать, хмурый мужчина средних лет, сказал:

– Мы сделаем все, что в наших силах, а там, что Бог даст.

И эти слова хирурга еще больше усилило волнения Лосева. Дома не находил себе места. Он испытывал странные укоры совести: Ирина больна, а он здоров, словно он был в этом виноват. Лосев с нетерпением ждал операцию, может у жены появится шанс жить. Пусть не в полную силу, но жить.

Когда он приехал в очередной раз навестить ее, она очень спокойно сказала:

– Я отказалась от операции.

– Почему?! – спросил ошеломленный Лосев, подумав, что ослышался.

– Сколько проживу, – спокойно сказала она. – Здесь почти каждый день после операции увозят в морг.

Хирург, который готовил ее к операции, сказал Лосеву в ординаторской:

– Какое-то время будут помогать лекарства. Потом организм останется один на один с болезнью. Как долго он продержится, трудно сказать.

Лосев почувствовал, как земля качнулась у него под ногами.

Когда сели в междугородний автобус, Лосев почувствовал невероятную усталость. Наверное, сейчас в одной точке сошлось нервное напряжение за несколько лет, пока болеет Ирина. Частые ночные вызовы «скорой помощи», госпитализация два-три раза в году, каждый приход к ней в больницу был дополнительной болью. Когда он видел ее в нарядном халате, но бледную, слабую, и это только больше подчеркивало ее болезненность. Он , кроме фруктов, каждый раз приносил ей цветы. И даже цветы, которые она очень любила, мало ее радовали.

Очень тяжело было уходить домой, а ее оставлять в больнице. Его ждала пустая квартира, тишина и невеселые мысли: что будет, когда Ирина уйдет из жизни? Эти размышления изматывали Лосева, как тяжелая болезнь. Безысходность постоянно давила на него. Он старался не падать духом, но ему не удавалось обмануть себя. Есть ситуации, в которых человек бессилен. Но ему, как бывшему военному, подполковнику в отставке, сама мысль о капитуляции была ненавистна.

Его друзья, тоже отставники, видели, как ему трудно, но помочь ничем не могли. Он заметно помрачнел, даже постарел, хотя всегда был веселым и общительным.

Самый близкий друг, подполковник в отставке, Борис Скворцов, когда они однажды сидели за бутылкой коньяка, сказал:

– Игорь надо что-то делать. Ты совсем извелся. Своими переживаниями ты не поможешь Ирине, а своему здоровью можешь основательно повредить. Согласен ты или нет?

– Понимаешь, Боря, с Ириной я всю жизнь. Женился сразу после окончания училища. А потом, как говорится, она делила со мной все тяготы и лишения воинской службы. Никогда не роптала, не жаловалась. Одним словом, настоящая офицерская жена. И вот теперь мы, как на расколотой льдине: она на одном куске, я на другом. Она уплывает, а я не могу ни удержать ее, ни стать рядом с ней. Мне остается только беспомощно наблюдать.

– Согласен, – сказал Скворцов. – Но ты и о себе должен подумать. Тебе нужна какая-то отдушина. Иначе, совсем себя загонишь.

– Какая отдушина? – хмурясь, спросил Лосев.

– Надо подумать, – неопределенно сказал Скворцов.

И вот сейчас, за столом, Лосев понял, какую «отдушину» нашел для него добрый и заботливый друг. Из уважения к Скворцову Лосев резко подавил вспышку досады и стыда. Эта Елена Сергеевна, конечно, знала, зачем пригласили ее Скворцовы. Их желание помочь ему, по мнению Лосева, обернулось постыдным балаганом. Его обостренное чувство собственного достоинства чуть не подтолкнуло его на глупый поступок: встать и уйти. Но это было бы уж совсем по-мальчишески.

А за столом между тем шла непринужденная беседа. Жена Скворцова веселая блондинка Люся рассказывала Елене Сергеевне о том, как они служили в Средней Азии. Какие это экзотические края, сколько там овощей и фруктов, но «нерусские края», так Люся и сказала, надоедают, и тянет в Россию.

Скворцов очень хорошо понял состояние Лосева, немного смутился, и чтобы скрыть смущение, налил дамам вина, а им по полной рюмке коньяку, и сказал:

– Давайте, выпьем за то, чтобы все мы были счастливы. Дай-то Бог!

И когда все дружно сдвинули бокалы, Лосев вдруг почувствовал не только дружеское тепло, но и теплого семейного очага. Наверное, когда люди становятся взрослыми, их родителей уже давно нет на свете и утрачено тепло родительской любви, то ему на смену приходит тепло семейного очага или дружеского участия.

«Хорошо, что у меня есть такие друзья», – подумал Лосев, и спокойствие наполнило его душу, немного приглушив непреходящее тягостное волнение за Ирину.

Взглянув на часы, Лосев сказал:

– Как ни хорошо в гостях, но пора и честь знать.

– Ты не в гостях, – поправил его Скворцов. – Ты у друзей, а это большая разница.

– Мне тоже, пожалуй, пора, – сказала Елена, и Лосев невольно отметил, что голос у нее грудной, нежный.

– Игорь, – сказала Люся, – ты проводишь Лену?

– Так точно! – ответил Лосев, и все дружно рассмеялись.

– Не надо. Мне совсем близко.

– Нет, – запротестовал Скворцов, – чтобы мы были совершенно спокойны, тебя проводит Игорь.

Едва они вышли из подъезда, как оказались в густой снежной круговерти. Фонари и окна дома напротив едва светились сквозь несущиеся сполохи снега.

– Разрешите взять вас под руку? – спросил Лосев.

– Да, пожалуйста, – сказала Елена Сергеевна, и по тону, ее голоса он понял, что она улыбается. – А то чего доброго потеряемся в этой метели и замерзнем.

– И завтра найдут два молодых красивых трупа, – засмеялся Лосев.

– Ну, положим, не таких уж и молодых, – проговорила Елена Сергеевна, прикрывая лицо большим воротником из чернобурки.

До ее дома шли, молча, потому что от встречного ветра и снега говорить было невозможно.

В ярко освещенном подъезде они остановились, обсыпанные снегом и разрумянившиеся.

– Благодарю вас, вот я и дома, – сказала Елена Сергеевна и посмотрела на Лосева с ласковой грустью. Так на него смотрел только один человек: Ирина. И вдруг что-то дрогнуло в его душе, и отозвалось ответной волной нежности, сразу сблизившей его с этой женщиной, неожиданно появившейся в его жизни.

Сейчас она смотрела на него совсем не так, как у Скворцовых, с подчеркнутым равнодушием, а как-то по-домашнему, уютно. Лосев, подавляя легкое волнение, спросил:

– Вам можно позвонить?

– Можно, – совсем просто, будто ожидая этого вопроса, ответила Елена Сергеевна.

И Лосев ушел, унося молодое чувство первого свидания и ожидания чего-то возвышенного. Того необъяснимо нежного, что бывает в ранней молодости. Он как бы переключился в другое пространство, где нет горя, болезней и тоски.

Взгляд Елены Сергеевны для Лосева стал исцеляющим, может быть потому, что многие месяцы он оставался один на один со своей бедой и постепенно оказался в каком-то замкнутом пространстве, отгороженном от реального мира.

Всю следующую неделю Лосев мучительно размышлял звонить или не звонить. Не будет ли его визит к Скворцовым, знакомство с Еленой Сергеевной, а потом и телефонный звонок ей, предательством Ирины? Не затянет ли его постепенно это знакомство до более серьезных отношений? Нет, сама мысль об этом казалась ему кощунственной и нелепой. И в то же время нельзя каждый разговор или знакомство считать предательством. Он уже и так долгое время живет в невольной изоляции. Нет, то место в его душе, которое занимает Ирина, так всегда и будет принадлежать только ей. Прошлое невозможно переделать или отменить. Мы в нем постоянно такие, какими были в то время.

Это немного успокоило Лосева. К тому же он испытал благотворное влияние того вечера: он как бы внутренне распрямился. И еще он почувствовал, что нужен Елене Сергеевне. Видимо, ее тоже долго сопровождало одиночество.

2.

Прошла неделя, и надо было звонить. Но Лосев все еще колебался и решил сначала поговорить со Скворцовым: ему нужна была моральная поддержка друга. Он знал заранее, что скажет Борис. Но почему-то не мог обойтись без этого благословения. Лосев чувствовал, что Елена Сергеевна ждет его звонка, уже какие-то токи шли от него к ней и обратно. «Может, это передача мыслей на расстояние?» – подумал он.

Скворцову позвонил из телефонной будки:

– Борис, сегодня я должен позвонить Елене Сергеевне.

– Так в чем же дело? – и Лосев понял по тону, что Скворцов улыбается. – Смелее вперед! Или ты все еще занимаешься самоедством?

Лосев набрал номер рабочего телефона Елены Сергеевны. После небольшой паузы он услышал ее ровный, грудной голос:

– Я слушаю.

– Добрый день. Это Лосев.

– Вы не звонили целую неделю, и я уже забеспокоилась, что вы по дороге домой замерзли.

– С этим все в порядке, – сказал Лосев и подумал, куда бы ее пригласить, как Елена Сергеевна сказала:

– Если у вас есть желание и возможность, приезжайте в воскресение к четырнадцати часам. Попьем чаю, поговорим о жизни.

– С удовольствием. Мне давно не хватает живого общения. В основном все по телефону.

– Будем считать, что договорились, – сказала Елена Сергеевна. – Квартира сорок. Всего доброго.

По посторонним голосам в трубке он понял, что она очень занята, и повесил трубку. От Скворцовых он знал, что она работает на тракторном заводе инженером-конструктором в ремонтно-механическом цехе, что она очень хороший, уважаемый специалист. Дочь тоже окончила политехнический институт и работает в Ленинградской области. Живет Елена Сергеевна вдвоем с матерью.

В воскресенье Лосев купил букет гвоздик и большой пакет шоколадных конфет. Хотел было взять бутылку марочного вина, но передумал: неизвестно, как это будет воспринято. К спиртному Лосев был равнодушен, но человек с бутылкой, по нашим меркам, всегда воспринимается негативно.

Он шел медленно, до назначенного часа было достаточно времени, но его словно сдерживало чувство вины перед Ириной. Лосев стоял перед сложным выбором: Ирине помочь невозможно, а потерять Елену Сергеевну очень реально. Она чем-то притягивала его, в ней чувствовалась надежность, основательность, и в то же время нежность. Такую женщину Лосев хотел бы иметь рядом.

«Может быть, это судьба, что теряя Ирину, я встретил Елену Сергеевну. Как говорят, в мире нет ничего случайного, а во всем определенное предназначение», – подумал Лосев, нажимая звонок сороковой квартиры.

Дверь открыла невысокая, седая старушка интеллигентного вида. Ласково посмотрела на Лосева черными молодыми глазами и приветливо сказала:

– Милости просим!

В это время из зала появилась Елена Сергеевна в длинном халате цвета морской волны:

– Здравствуйте, Игорь Петрович! Раздевайтесь.

Лосев протянул цветы старушке, она лукаво улыбнулась и сказала:

– Давно молодые люди не дарили мне цветы. Очень приятно!

– Это моя мама Анна Петровна, – сказала Елена Сергеевна. – Мама, это Игорь Петрович.

Лосев подал Елене Сергеевне пакет с конфетами:

– Хотя Новый год прошел, будем считать, что это запоздалые гостинцы от Деда Мороза.

И все засмеялись. Лосев сразу почувствовал, что в этой семье особая атмосфера: отношение к людям доверчивое, доброе. И Елена Сергеевна, и ее мать всем своим видом как бы говорили: милости просим! Было в этом что-то исконно русское, от старой культуры гостеприимства, которое утрачено и которое так необходимо в наше равнодушное время.

Лосеву стало легко: именно в такой атмосфере нуждалась его усталая душа. Он был уверен, что Скворцовы рассказали Елене Сергеевне о его семейной обстановке, тяжелой и безвыходной. Он понял, что в этом доме его ни о чем не спросят, пока он сам не захочет рассказать. Он терпеть не мог, когда к нему лезли в душу. В назойливом интересе чужих людей он не видел ничего, кроме обывательского интереса.

Между тем все прошли в зал, где на круглом столе поставили алые гвоздики в высокую голубую вазу, потом Елена Сергеевна быстро расставила синие чашки с золотыми ободками, хрустальные вазочки с вареньем и печеньем. Во всей трехкомнатной квартире, со вкусом обставленной, чувствовался устоявшийся уют. Казалось, одного этого было достаточно, чтобы человек, попав сюда, стал спокойным и счастливым. Лосев остро почувствовал, как он отвык от такого уюта. «Хотя бы раз в неделю на час-два попадать в такую атмосферу, чтобы восстановить свои душевные силы», – подумал Лосев. Сейчас он не хотел думать о том, как и что, будет дальше, чтобы не испортить своего хорошего настроения.

Не спеша пили чай, и как водится в таких беседах, говорили о городских новостях, о погоде и аккуратно изучали друг друга.

Анна Петровна смотрела на Лосева сочувственным материнским взглядом: она знала о несчастье с его женой. Жалела, представляя, как тяжело ему.

Елена Сергеевна держалась совсем не так, как в гостях у Скворцовых: подчеркнуто строго, даже холодновато. Сейчас она была радостно возбуждена, шутила. Ей нравился мягкий характер Лосева, его сдержанность, простота в обращении. Она поняла, что ей с ним будет очень легко. Ей тоже требовался душевный уют после многих переживаний.

Замуж она вышла по любви. Еще в старших классах влюбилась в белокурого румяного мальчика Альберта. Ждала его, пока он служил в армии, и очень верила, что ее первая любовь на всю жизнь. Мальчика воспитывала мать и тетя, рос он избалованным и капризным ребенком. Жили по соседству, поэтому родители Лены хорошо знали характер ее жениха. Они говорили ей, что жизни у нее с ним не получится. Упрямая Лена стояла на своем, и родители, в конце концов, уступили. Ее семейная жизнь пошла по вполне предвиденному пути. После рождения дочери Алик стал выпивать, а потом и погуливать. Лена, как человек с обостренным чувством собственного достоинства, терпеть это не стала. Забрала дочь и ушла к родителям.

Послушайся она родителей, и ее семейная жизнь сложилась бы совсем иначе. Тем более, что были достойные женихи. Но она упорно шла напролом, и вот результат. Еще она узнала, что любовь бывает обманчивой, а любовь на всю жизнь случается только в романах. Она не ожесточилась, просто отношение к мужчинам стало предельно трезвым, если не сказать холодным. После развода многие мужчины стали оказывать ей знаки внимания. Это льстило ее самолюбию, но не более того. Замуж она не собиралась, а заводить краткосрочные, пошлые романы было не в ее характере.

Сейчас, глядя на Лосева, она чувствовала, что он не из числа искателей приключений, и это ей нравилось.

Анна Петровна сказала:

– Игорь Петрович вы бы нам рассказали немного о своей службе. Мы ведь об армии знаем только по фильмам. В жизни, наверное, не все так гладко.

Лосев улыбнулся:

– Офицерская служба непростая и нелегкая. А у нас, военных строителей, вдвойне. Воинские части обычно прибывают уже в какие-то подготовленные места. Военные строители приезжают на пустое место. Это, как правило, места отдаленные степи, Сибирь, Урал, Дальний Восток. В центральной части страны все уже давно построено. Летом живем в палатках и строим для себя жилье, потому что объекты возводились по много месяцев. Приходилось зимовать и в строительных вагончиках. Семья офицеры привозили, когда бывали, построены общежития или офицерские гостиницы.

Ирина ехала всегда вместе со мной. Так что делила со мной все тяготы и лишения воинской службы. Детей у нас не было, это немного облегчало жизнь, по сравнению с семейными офицерами. Может, все эти скитания и сказались теперь на ее здоровье. Она по-прежнему ни на что не жалуется, только беспокоится, что будет со мной, когда она уйдет…

Лосев почувствовал, как у него перехватило горло, он замолчал и как-то беспомощно и даже виновато улыбнулся:

– Я ее, конечно, успокаиваю, говорю, что все будет хорошо. А она посмотрит на меня такими глазами, что мне становится стыдно за свои утешения. Она-то лучше меня знает, что ничего не поправится…

За столом стало тихо, и все опустили глаза. Анна Петровна почувствовала себя неловко потому, что своим вопросом невольно разбередила душу Лосева. Пытаясь смягчить обстановку, она сказала:

– Я вас очень хорошо понимаю, Игорь Петрович. Вот я тоже потеряла мужа, когда была относительно молодой. Что делать? В таких случаях говорят – судьба. Наверное, да.

Лосеву стало не по себе от того, что своей минутной слабостью разжалобил женщин и заставил их сопереживать ему. Но он был и очень благодарен им за чуткость. Пока болеет Ирина, он оставался один на один со своей бедой, и узнал, что иногда одно доброе слово прибавляет сил. За время службы он много раз переносил большие физические нагрузки и даже перегрузки. Сейчас они казались ему довольно легкими по сравнению с тем, сколько сил отнимают душевные переживания. Они безжалостно опустошали изнутри, и порою казалось, что не хватит сил прожить наступающий день.

Лосев встряхнулся, посмотрел на женщин твердым, командирским взглядом и сказал:

– Пришла беда – отворяй ворота, говорили мои крестьянские предки. И еще часто дедушка повторял, когда кто-то жаловался на трудности: каждый должен терпеливо нести свой крест. И неизменно добавлял: Бог терпел и нам велел. Тут, как говорится, ни прибавить, ни убавить. Я не смотрю на болезнь жены, как на свой крест. Я помогаю ей, как помогал бы своему солдату или офицеру раненому в бою. Она всю жизнь подставляла мне свое плечо, теперь моя очередь.

– Правильно, – вздохнула Анна Петровна. – Так и должно быть.

– Что-то мы все о грустном, – сказала Елена Сергеевна. – Может быть, Игорь Петрович пойдем, погуляем, сходим в парк?

Лосев почувствовал, как его осыпало жаром: его на улице могут увидеть знакомые, позвонят Ирине, что видели его с женщиной. Это может убить Ирину: она расценит это, как предательство.

Анна Петровна посмотрела на дочь долгим, взглядом: она поняла, в какое неприятное положение попадал сейчас Лосев.

– Лена, во-первых, довольно плохая погода, а во-вторых, Игорю Петровичу, возможно, пора домой. Погуляете как-нибудь в другой раз.

Лосев был очень благодарен Анне Петровне за то, что она пришла ему на помощь. Что он мог ответить Елене Сергеевне: я боюсь появляться с вами на улице? Конечно, нет. Она поняла это и взглянула на Лосева со спокойной улыбкой: не волнуйтесь, мы никуда не пойдем.

Провожая в прихожей Лосева, Елена Сергеевна сказала:

– Погуляем, когда это будет возможно. Мы ведь не дети, чтобы требовать сразу, удовлетворять наши капризы.

Прощаясь, Лосев задержал в своей руке руку Елены Сергеевны, посмотрел на нее благодарным взглядом, и сказал:

– Как важно, чтобы тебя понимали. Спасибо.

– Звоните, – сказала Елена Сергеевна, и улыбнулась в ответ.

Лосев шел по улице, залитой солнцем, небо голубело по-весеннему ярко, сугробы на обочине тротуара заметно просели, а воздух был влажным и вкусным, как березовый сок. Приближалась пора, которую он в детстве, как и все сельские мальчишки, ждал с особым нетерпением: можно идти за березовым соком. Березовая роща начиналась прямо за огородами. Сугробы, промерзнув за ночь и подтаивая днем, блестящие и ноздреватые, с шорохом осыпаются, но тверды, и идти по ним легко. Голубое небо словно опустилось между деревьями, и березы белеют особенно ярко. Празднично в роще, и мальчишкам очень весело. Разбредаются по роще, громко перекликаются, свистят с наслаждением. Уютно чувствуют они себя в весеннем лесу. А сколько восторгов, когда бутылки наполнены соком, и все, неспешно, с наслаждением пьют. Ничего вкуснее они тогда не знали и были счастливы. И, наверное, детское счастье было самым искренним и глубоким. Счастье взрослого человека уже отягощено многими условностями.

Он был благодарен своему деревенскому детству, потому что это была пора, когда он открывал прекрасный и добрый мир. С тех пор изменился мир, и он тоже. Но в его душе сохранилось трепетное восприятие мира и его красоты.

Сегодняшний день он нес в себе бережно, потому что этот день стал началом довольно сложного периода его жизни: Лосев невольно раздвоился под воздействием обстоятельств. Словно туманная стена разделила его сознание: по одну очень яркую сторону была Ирина, по другую Елена Сергеевна.

И все-таки Лосев не мог отделаться от тягостного и довольно нехорошего чувства: по отношению к Ирине он поступает непорядочно. И вдруг он понял, что с этой раздвоенностью и чувством вины ему предстоит жить дальше, и что он ничего не сможет изменить. С некоторым страхом он почувствовал, что ему ничего и менять не хочется. Что Елена Сергеевна вошла в его жизнь мягко, не навязчиво, но прочно.

Он почувствовал свое бессилие перед обстоятельствами и что в его душе остался какой-то уголок, не занятый Ириной. Вот в это свободное пространство и вошла уверенно Елена Сергеевна. Значит, он не так полно любил Ирину, как ему казалось. Или что-то помимо его воли нашло это пространство и пригласило туда Елену Сергеевну. Это, наверное, значит, что он плохо знает самого себя. Самоанализом ему некогда было заниматься, потому что он был человеком дела, подчиненным воинской дисциплине. Когда он был младшим офицером, за него думали командиры, когда он стал старшим офицером, ему приходилось думать и решать за других.

3.

После ухода Лосева Анна Петровна и Елена Сергеевна еще долго сидели за столом и разговаривали.

– Мама, как тебе Лосев?

– По-моему положительный человек. А тебе?

– У меня такое же мнение.

– Лена, но ведь тебе нужен не только положительный мужчина, но и свободный.

– Мама, причем тут я, – вспыхнула Елена Сергеевна, – просто Скворцовы попросили помочь их другу выйти из депрессии.

– Я все понимаю, а если ты по-настоящему привыкнешь к Лосеву, и игра станет жизнью? Что тогда? Он ведь не бросит жену и не придет к тебе. Об этом даже грех подумать.

– Я и не думаю.

– Тебе надо устраивать личную жизнь, – вздохнула мать.

– Надо, но Лосев кандидатура неподходящая.

– Не лукавь, Лена, если бы он был свободен, – задумчиво сказала Анна Петровна.

– М-да, – неопределенно сказала Елена Сергеевна.

Она не призналась матери, что уже не раз, осуждая себя, думала о Лосеве. Она прекрасно понимала, что ее мысли чудовищно эгоистичны и греховны. Как бывало в молодости легко и радостно думать о любимом человеке, и какое это было счастье. А сейчас она вынуждена запрещать себе даже думать.

….Лосев между тем вошел в свою квартиру. Ирина сидела в глубоком кресле у окна и читала книгу. Она подняла на мужа спокойные глаза и спросила:

– Как погулял?

С тех пор, как она заболела, ее ласковый, спокойный голос трогал Лосева до слез. Даже голосом она изо всех сил старалась показать ему, что она не страдает. Сейчас ее голос и вспыхнувшее чувство тайной вины, пригасили в Лосеве хорошее настроение, но он все-таки бодро ответил:

– На улице, Ириночка, что-то похожее на раннюю весну. Солнце, капель, голубое небо. Наверное, скоро снег начнет таять.

– Весна, – задумчиво сказала Ирина, глядя в окно. За окном пролетали сияющие капли. – А помнишь, как весной мы приехали в Дом отдыха в Кабулетти? Было прохладно, а море было уже такое ласковое. Я смотрела на море и не могла насмотреться, будто чувствовала, что вижу море в последний раз.

– Ну, что ты, мы еще поедем на море, – сказал Лосев, торопливо глотая тугой ком в горле.

– Игорь, зачем говорить и думать о том, чего никогда не будет. Значит, нам столько отпущено. Я была с тобой счастлива. А ведь это бывает далеко не у каждой женщины.

– Надежды тоже исцеляют, – сказал Лосев. – Мы с тобой всегда надеялись и почти всегда наши надежды сбывались.

– Как давно это было, – задумчиво сказала Ирина. – Кажется, что с тех пор мы прожили много-много жизней…

И Лосев до мельчайших подробностей вспомнил ту весну в Кабулетти: холодное море, горячее солнце, зеленоватая прозрачная вода, наползающая на серую гальку, пустынный берег и легкая дымка над спокойным морем. Часто случались ливни. Они внезапно и тяжело обрушивались на землю, и тогда все шумело и гудело. Небо застилали мутные густые облака, и казалось, что наступают сумерки.

По вечерам они сидели в своей комнате около большого окна, смотрели на море, искрящееся под луной, и пили красное сухое вино. Тогда казалось, что они навсегда поселились у моря. Почему всегда кажется, что хорошее бесконечно? А может быть так оно и есть? Раз пережитое счастье остается в памяти навсегда, и кажется постоянным. Тогда у моря они были очень счастливы. Этот месяц был, как медовый, хотя к тому времени они прожили десять лет. Ирина была весела и беззаботна, как девочка. Их будило солнце, рано всплывавшее из темного моря, и наполнявшее комнату сиянием.

Они часто ездили в Батуми, гуляли по набережной, любовались огромными белыми теплоходами, с интересом рассматривали нарядную публику, катались на извозчике. Коляска была небольшая, покрашенная под красное дерево, сидение обтянуто, синим плюшем, белая спокойная лошадка, извозчик – пожилой кавказец с черной бородой, в широкополой шляпе. Как дивно цокали копыта по мостовой!

Сейчас эти воспоминания ожили и на какое-то время сделали счастливыми его и Ирину. Те дни дороги потому, что никогда не повторятся. И Лосев отчетливо услышал прощальные крики чаек, летавших вдоль берега. Их крики отозвались в его сердце печалью.

– Мы все-таки поедем с тобой в Кабулетти, – упрямо сказал он, словно старался переспорить судьбу.

Ирина оторвала взгляд от окна и улыбнулась:

– Милый ты мой мечтатель! Мы только сейчас с тобой там побывали. А помнишь то маленькое кафе на набережной в Батуми? Ты заказал бутылку красного вина и два салата. Официант улыбнулся и сказал, что нам хватит и одного. И принес на большом блюде ворох зелени Мы, кажется, и половины не съели, а когда вышли на улицу, долго смеялись.

– Помню, – улыбнулся Лосев.

Ирина заметно утомилась и вскоре крепко уснула, сидя в кресле. Лосев осторожно вышел в другую комнату. «Нет, ее невозможно отвлечь даже самыми приятными воспоминаниями, – безнадежно подумал он. – Значит, действительно надеяться не на что. Ирина понимает это, но не сдается. Она своим самообладанием поддерживает меня. Начни она охать и ахать, моя жизнь превратилась бы в кошмар. Спасибо тебе, милая, что ты такой крепкий человек ».

Лосев вошел в кухню, распахнул окно и хлынул свежий воздух с заметным ароматом весны. «Что нам ждать от этой весны? – впервые без радостного подъема подумал Лосев, и робкая надежда осторожно коснулась его души. – Может быть…». Чем дольше болела Ирина, тем реже оправдывались эти надежды. Он долго стоял в задумчивости, пытаясь найти какое-то решение, но все размышления, в конце концов, сводились к фатальному выводу: надо быть готовым ко всему.

Весна шла быстрая, солнечная, а здоровье Ирины заметно ухудшалось. Однажды утром, когда Лосев вошел в спальню, Ирина сказала ровным голосом :

– Игорь, позвони Любе, чтобы приехала.

Сестра Люба жила в Воронеже, и навещала их довольно часто. Этот вызов стал для Лосева сигналом: Ирина чувствует себя совсем плохо и хочет, чтобы рядом был родной человек.

Приехала сестра, в квартире стало оживленно. Ирина повеселела, и у Лосева опять затеплилась надежда. Часто стала приезжать « скорая помощь», Лосев внимательно вглядывался в лица врачей, пытаясь понять, что они думают о состоянии больной. Но их лица были профессионально непроницаемы. Эта тайна представлялась Лосеву угрожающей.

Одно время показалось, что ей стало лучше. Все повеселели.

Она умерла через несколько дней, во сне. Рано утром Лосев вошел в спальню и увидел неподвижное лицо жены, красивое, но какое-то незнакомое и отстраненное. Он понял, что все кончено.

Рядом с кроватью на стуле сидела Люба с опухшими красными глазами. Лосев понял, что остался совсем один в этом пустом мире.

…Через неделю после похорон он вспомнил, что есть Елена Сергеевна, и что-то теплое шевельнулось в его окаменевшей душе. Звонить ей не хотелось, не хотелось еще раз повторять, что Ирины больше нет.

Люба уехала и квартиру наполнила гнетущая тишина. В один из таких дней он решил позвонить Елене Сергеевне.

Едва услышав его голос, она спросила:

– Что-то случилось?

– Ирины больше нет, – сказал Лосев каким-то чужим голосом. И вдруг очень ясно вспомнил, что не звонил Елене Сергеевне больше месяца.

– Милый, – сказала она, – представляю, как сейчас тебе тяжело. Чем я могу помочь тебе?

Она впервые назвала его «милый» и на «ты». Он понял: все эти дни она думала о нем, волновалась. Женская интуиция что-то подсказывала ей, но Елена Сергеевна деликатно ждала его звонка. Лосев понял, что он не один в этом равнодушном мире, что Судьба или Бог послал ему эту женщину перед самым тяжким разломом в его жизни. Где-то там, на небесах, пожалели его и не оставили один на один со своим горем. Сейчас он поверил, что есть Судьба, что она многолика. Недавно она повернулась к нему своим жестоким, неумолимым лицом. И вот – светлый лик заботы и нежности. Чем-то он заслужил эту помощь и заботу.

– Нет, вы ничем не сможете мне помочь, – сказал он, продолжая называть ее на «вы», ему потребуется время, чтобы перестроиться. – Я должен сам с этим справиться. Я давно был готов к этому, но, оказывается, это всегда захватывает врасплох. Попозже я вам позвоню.

Лосев чувствовал, что ему тяжело продолжать разговор, что-то сжимало душу, похожее на обиду: все живы, а Ирины нет.

Лосев опять долго не звонил Елене Сергеевне: он просто не знал, о чем можно сейчас говорить, а выслушивать соболезнования было выше его сил. Такое участие только сильнее ранит душу. Он старался не думать о смерти Ирины, и внушал себе, что она только уехала и через какое-то время вернется.

Совсем неожиданно приехала ее сестра Люба. Лосев обрадовался: родной человек, и какая-то иллюзия присутствия Ирины.

– Игорь, – сказала Люба. – Нам надо съездить в церковь, помянуть Ирину. Завтра сорок дней.

– Сорок дней, – как-то отстраненно повторил Лосев: срок этот показался ему невероятно длинным.

После посещения церкви они пришли усталые, опустошенные. Лосев поставил на стол бутылку коньяка, лимон и яблоки. Налил две большие рюмки, молча, выпили. Почему-то не хотелось говорить положенное в таких случаях «Царствие небесное». Он был уверен, что и без их просьб чистая душа Ирины попадет туда.

На следующий день Лосев внезапно проснулся на рассвете, словно его кто-то разбудил. Оделся и вышел на балкон. Над городом прохладное синее небо, и только на западе стояло белое облачко, похожее на одуванчик.

Лосев несколько минут пристально смотрел на облачко, оно словно притягивало его взгляд. Ему показалось, что на мгновение он увидел лицо Ирины, оно появилось и растаяло. Лосев понял: душа Ирины покинула землю. Это было последнее «прости». На глаза навернулись слезы, а горло сжали спазмы….

Провожая Любу на электричку, Лосев говорил ей, чтобы звонила и приезжала, но чувствовал, что ничего этого не будет. Она была уже чужой и он ей тоже.

Скрылся последний вагон, и словно захлопнулась дверь в прошлое. Лосев постоял немного, оглушенный тишиной. И очень остро почувствовал, что остался один на земле. Оказывается, родственные отношения легко разрушаются. А может быть, существует только иллюзия родства? Или все зависит от людей?

Он зашел в вокзальный ресторан, заказал коньяку. Выпил, стало немного легче, и показалось даже, что он тоже собрался куда-то ехать. За время службы он проехал всю страну, а сейчас понял, что ехать уже некуда. Дверь в будущее захлопнулась. Его жизнь укладывалась теперь в сиюминутное мгновение. Какая-то тягостная неподвижность. Это старость или только настроение, навеянное одиночеством? Нет, в пятьдесят пять лет у него еще есть запас прочности и какой-то кусочек будущего. Несколько лет он боролся за Ирину, теперь надо бороться за самого себя. Может быть, действительно, жизнь непрерывная борьба? Он почувствовал, что готов к этой борьбе, потому что сама мысль о капитуляции была унизительна и отвратительна.

«Надо жить и радоваться, – подумал Лосев, – а уныние тяжкий грех. У нас и без уныния грехов предостаточно, зачем же их умножать?». Это решение его немного укрепило. Он вспомнил о Елене Сергеевне, и с укором самому себе подумал, что опять давно не звонил ей. Он был уверен, что она все правильно понимает. Она не заменит Ирину, но, возможно, войдет в его новую жизнь. Ему хотелось верить, что это будет хорошая жизнь.

4.

Май пришел не холодный и дождливый по обыкновению, а теплый и солнечный. Редкие дожди были короткие и тоже теплые. На улицах появилось много людей по-весеннему оживленных. Деревья быстро покрылись густой, сочной зеленью, и город стал нарядным и каким-то обновленным.

Настроение у Лосева, вопреки праздничному маю, было несколько угнетенным. Ему хотелось не только уйти из своей квартиры, но и уехать куда-нибудь из города.

В одну из встреч он предложил Елене Сергеевне:

– Давайте съездим в Елец.

– В Елец?! – удивилась она. – Почему именно в Елец, и зачем?

– Вы ведь не были в Ельце?

– Нет.

– Так вот, побродим по уютному, старинному городу, там есть что посмотреть, – сказал Лосев.

Елена Сергеевна поняла, что его изводит домашняя обстановка, что ему нужны свежие впечатления.

– В Елец, так в Елец! – охотно согласилась она.

В субботу они сели в полупустой вагон пригородного поезда и часа полтора медленно ехали среди широких зеленых полей, мимо оврагов и перелесков. Поезд дробно простучал по мосту, и внизу мелькнула сверкающая полоса Дона, уходившая в голубоватое марево к горизонту.

Елена Сергеевна с интересом смотрела в окно вагона, и по выражению ее лица Лосев понял, что ей очень нравится это маленькое путешествие. И он чувствовал, что этот солнечный день, в котором он вместе с Еленой Сергеевной, не случайный в его жизни. Этот день что-то меняет в нем самом, вдохновляет и благословляет его на будущее.

Когда ехали на автобусе с вокзала в город, то с моста через реку Быстрая Сосна им открылась на высоком берегу величественная громада Вознесенского собора. Собор зеркально отражался в реке, и казалось, что храм как бы всплывает из светлых вод.

– Никогда не видела подобного чуда, – тихо проговорила Елена Сергеевна.

В душе Лосева поднимался восторг перед мощью этого архитектурного шедевра. Как бывший строитель, он представлял, какой гигантский труд был затрачен на его сооружение и каким огромным талантом обладал академик Тоон, сделавший проект. Такие сооружения на века, они служили много лет, и будут служить добру, обращать души людей к Богу.

Он же Лосев, строил военные аэродромы, ракетные шахты – объекты, предназначенные для уничтожения врагов, но людей. Как же в таком случае быть с заповедью «Не убий!» ? Он выполнял свой воинский долг и строил объекты для защиты своего Отечества. В праведном бою уничтожение врага не убийство, а самозащита. Ведь и в древние времена русские люди поднимались на битву с врагами с именем Бога и благословением таких молитвенников нашей земли как Сергий Радонежский. Монахи Пересвет и Ослябя ушли с войском Дмитрия Донского и погибли в Куликовской битве.

Автобус медленно поднимался по узким улочкам с односторонним движением и, наконец, остановился напротив собора.

– Начнем нашу экскурсию по Ельцу с посещения храма, – предложил Лосев.

– Согласна, – сказала Елена Сергеевна.

Когда они вошли в собор, то были поражены высотой сводов, терявшихся, казалось, где-то в поднебесье. Изнутри собор представился им еще более громадным, чем снаружи, а они сами себе показались ничтожно маленькими и страшно грешными.

«Так, наверное, будет чувствовать себя человек на Страшном суде, – подумал Лосев. – грешу ли я, что стою сейчас здесь с Еленой Сергеевной? Ведь я не изменял Ирине, а мои встречи с Еленой Сергеевной только возможная попытка устроить свою личную жизнь. Что я буду делать один? Об этом еще при жизни беспокоилась Ирина. Впереди у меня, как говорится, осень жизни.

Они стояли перед высоким иконостасом в тусклой позолоте и с множеством икон. Лосев подумал, что здесь невозможно утаить ни одной мысли. Душа как бы просвечивается невидимым светом и просит исповеди. Наверное, мысль об исповеди уже начало исповеди: человек многогрешен, и в глубине души он очень хорошо это понимает. Человеку неуютно от этой мысли, и он инстинктивно ищет облегчения в исповеди.

«Мы стоим напротив царских врат, – думала Елена Сергеевна, переводя взгляд с одной иконы на другую. – Так стоят новобрачные во время венчания. Обряд торжественный и возвышенный. В нашей молодости об этом даже думать было невозможно. Тогда говорили, что венчание – это предрассудок, что Бога нет. А теперь оказывается, что Бог есть, что можно ходить в церковь и совершать любые обряды. Где же, правда? Наверное, правда, у наших предков, которые верили в Бога тысячу лет.

Лосев знал, что входя в храм, надо обязательно перекреститься, но этого не сделал. Удержало опасение: Елена Сергеевна может подумать, что он демонстрирует показную набожность. Бывший офицер, конечно, коммунист, и вдруг. Все это будет выглядеть фальшиво.

Сейчас, стоя перед иконостасом, Лосев все-таки решил, что надо быть самим собой. И он медленно, широко перекрестился. Сразу почувствовал, что начинает спадать напряжение: он доверчиво открыл перед Еленой Сергеевной свою сокровенную суть. Он был уверен, что она поймет это правильно, и это сблизит их еще больше.

Лосев видел краем глаза, что Елена Сергеевна тоже перекрестилась. Она тоже открылась ему с самой потаенной стороны. Человек никогда не откроет душу, если не будет уверен, что его правильно поймут.

Они поставили свечи и медленно пошли к выходу, неся в себе новое чувство своей причастности к чему-то светлому, таинственному и для них нужному. Они чувствовали, что это их объединяет, даже роднит, и они уже не просто знакомые.

Они шли по тихим узким улочкам и с интересом рассматривали бывшие купеческие особнячки, дома с мезонинами и красивыми коваными балкончиками, неторопливых прохожих, магазинчики, в которых угадывались бывшие лавки. И ими постепенно овладевало состояние покоя и умиротворенности. Полюбовались красивым зданием из красного кирпича – бывшей женской гимназией. Наверное, было большим удовольствием приходить сюда каждый день на уроки.

– Елена Сергеевна, у вас не появилось чувство, что мы попали в девятнадцатый век? – спросил Лосев. – Такие города описывали в своих рассказах Бунин и Чехов. И мы как будто уже бывали в Ельце, а сейчас только приехали вновь.

– Я никогда не видела этого города, – сказала Елена Сергеевна, – но мне тоже кажется, что я уже здесь когда-то бывала. Эта удивительная патриархальность так легко ложится в душу, заставляет думать о какой-то другой, чистой жизни. Чеховские герои жили вот в таких городах и мечтали увидеть небо в алмазах. Мы совсем не похожи на чеховских героев, мы разучились мечтать.

По тихой, безлюдной улице они вышли к городскому саду.

– Может быть, по этой улице ходил в гимназию Ваня Бунин, – мечтательно предположила Елена Сергеевна. – Потом его захватила мучительная любовь к Варваре Пащенко. Они, конечно, гуляли в этом саду. Я несколько раз перечитывала «Жизнь Арсеньева». Удивительная вещь. В наше время так уже не умеют любить.

– Почему? – удивился Лосев. – По-моему сила любви зависит от человека, а не от времени, в котором он живет.

– Нет, – покачала головой Елена Сергеевна. – Тогда было другое воспитание, другая культура. И другая культура чувств.

– Может быть, мы не все знаем о современной любви, – задумчиво сказал Лосев.

– Наверное, – согласилась Елена Сергеевна. – Я вот о чем подумала сейчас. Мы, действительно, как бы оказались в тех временах. Если мы сопереживаем тем людям и находимся там, где они когда-то жили, то мы невольно вписываемся в то время.

– Это и называют живой историей, – сказал Лосев. – К прошлому надо относиться не как к красивой сказке, а как к реальной жизни.

Они побывали в краеведческом музее, картинной галерее и музее Бунина. Они настолько прониклись атмосферой города, что почувствовали себя ельчанами.

Когда они подошли к башне с часами, было четыре часа по полудню. Основательно устали и проголодались. Неподалеку увидели кафе. Вошли. Небольшой зал был оформлен «под старину», широкие деревянные столы и лавки, в меню русские блины со сметаной, вареньем, маслом и крепкий сладкий чай.

– Здесь очень мило, – оглядев зал, сказала Елена Сергеевна.

Блины оказались превосходными.

– Давно не ела такой вкуснятины, – улыбаясь, говорила Елена Сергеевна. – Как-нибудь напеку таких блинов и приглашу вас, Игорь Петрович.

– Вы, правда, умеете печь такие блины?

– Я много кое-чего умею, – глядя на него добрыми, смеющимися глазами, сказала Елена Сергеевна.

И ему стало очень уютно рядом с ней.

Домой ехали под вечер. В полях была тишина и умиротворенность, солнце золотисто плавилось над синеющими пригорками и наискось желто светило в окна вагона. Колеса ровно постукивали, и хотелось ехать долго, долго.

Елена Сергеевна и Лосев смотрели друг на друга и улыбались, переполненные приятными впечатлениями, своей уединенностью и уже немного живущие этой уединенностью. Лосев вдруг подумал, что ему хочется продолжения этого дня, когда они как влюбленные школьники целый день гуляли по Ельцу. Нет, он не забыл Ирину, ему просто было жутко возвращаться в бездонную пустоту своей квартиры. К тяжелым мыслям, которые беспомощно утыкались в тупик его существования.

Елена Сергеевна, словно угадав мысли Лосева, посмотрела на него долгим, задумчивым взглядом, как бы спрашивая, чем я могу помочь? Помочь было невозможно, потому что Лосеву пришлось бы признаться, что он уже не переносит одиночества с того самого дня, когда познакомился с ней. Ее присутствие, словно окутывало его теплым облаком, согревало и защищало от мира, в котором он был одинок. Одна только мысль о том, что в городе есть эта женщина, наполняло душу радостью. Лосев не называл это влюбленностью, это было что-то другое, зрелое и спокойное.

5.

На другой день Лосев проснулся с легкой душой и в очень хорошем настроении. Такого настроения у него не было давно. И он почувствовал, что тяжесть, которая давила на его душу, пока болела Ирина, немного прошла. Он переступил какой-то барьер, за которым осталась мучительная тоска и безысходность. Прошлое постепенно отпускало его: наверное, исполнялось желание Ирины, чтобы он не остался один. Лосев принял это спокойно: зачем терзаться до бесконечности , если ничего невозможно вернуть или исправить.

Когда Лосев брился, он внимательно посмотрел на себя в зеркале: в волосах заметно прибавилось седины, виски совсем белые, а в глазах усталость и горечь. Он понял: до нормального состояния еще далеко. Он продолжал бороться с одиночеством и болью от ухода Ирины.

Опять захотелось куда-нибудь уйти или уехать из пустой квартиры. Он подумал о селе Ромашино, где он родился и вырос. После смерти родителей родственники настоятельно советовали ему продать дом, мол, после выхода в отставку ты все равно будешь жить в городе. Сама мысль о продаже показалась ему дикой: он не представлял, как в отчем доме будут жить чужие люди. Он закрыл дом и уехал. В один из отпусков он нанял рабочих, сделал добротный ремонт, закрыл на окнах новые ставни, и опять уехал. Лосев не знал, когда ему доведется вернуться, но на душе было спокойно: отчий дом будет ждать его.

И вот наступил день, когда его неудержимо потянуло в Ромашино. Ему даже на мгновение показалось, что его там ждут родители. Хотя прошел не один год, как их не стало, но он никак не мог представить родительский дом пустым. Лосев был уверен, что дом хранит тепло их любви к нему, единственному сыну.

Лосев позвонил Елене Сергеевне и предложил на выходные поехать в Ромашино. Встретились на автовокзале. На очередной рейс они опоздали, а следующий должен быть через три часа. Лосев взял такси, они быстро миновали окраинные улицы, и вскоре оказались на дороге, идущей среди леса. За окном мелькали березки, сливаясь в пеструю ленту. А когда в приоткрытые окна ворвался крепкий дубовый запах, Лосев слегка заволновался: от этого дубового леса до Ромашино четыре километра. Его сердце сжала сладкая печаль: родной дом совсем близко. Он представил, как бы его встретили родители, как мама приветливо и пытливо посмотрела бы на Елену Сергеевну, озабоченная только одним: будет ли сын счастлив с этой женщиной?

Машина въехала в село, проехала по длинной пустой улице, на которой Лосеву с детства был знаком каждый дом, и остановилось напротив родительского дома.

Высокая трава росла перед домом, скрывая порог. Дом всеми четырьмя окнами смотрел сиротливо. Лосев почувствовал свою вину перед домом: надо было давно приехать, хотя бы на час. Плохой он наследник.

Такси уехало, а Лосев и Елена Сергеевна, опустив сумки на землю, стояли оглушенные тишиной и безлюдьем. После шумного города, село казалось вымершим. Пестрая корова паслась на выгоне напротив дома. Она подняла голову и долго смотрела на них, словно спрашивая, что вам здесь нужно.

Подошли к крыльцу, промяв в высокой траве две тропинки. Лосев открыл дверь, и его обдало прохладой нежилого дома.

В первой комнате все было по-прежнему: стол стоял в простенке, в углу холодильник, четыре табуретки, в красном углу иконы, на окнах простенькие ситцевые занавески: среди зеленых листьев красные розочки. Во второй комнате две железные кровати, сундук, на тумбочке телевизор.

Лосеву всегда было тепло и уютно в родительском доме. Он и сейчас невольно ждал, что услышит спокойный голос отца:

– Ну, рассказывай, как живется, служится.

Отец всегда расспрашивал основательно, вникая во все детали. А мама только ласково смотрела на него, и не могла насмотреться. Лосеву в эти минуты казалось, что дом наполнен теплом и светом. И он не взрослый человек, а мальчик, который только что прибежал с горки, где катался на санках. Необъяснимое чудо родительской любви, все понимающей и все исцеляющей. Чем старше он становился, тем сильнее любил родителей, и тем больше ему их не хватало. Дети, наверное, так, навсегда, и остаются детьми, сколько бы лет им ни исполнилось.

– Игорь Петрович, – окликнула его Елена Сергеевна, она уже осмотрела комнаты и как опытная хозяйка наметила, что сделать в первую очередь. – Надо открыть окна, двери. Затопить печь. Нагреем воды, и я помою полы.

Лосеву понравилась деловая хватка Елены Сергеевны. Он открыл окна и двери, принес из сарайчика сухих дубовых дров. Сжег несколько газет, чтобы прогреть дымоход, и растопил печь. Сухие дрова, треща и щелкая, быстро разгорались. На плите грелись два ведра воды. Вскоре по дому пошло мягкое тепло, перемешиваясь с духмяным воздухом, вплывающем с улицы в открытые окна и двери.

Елена Сергеевна попросила Лосева погулять, пока она будет мыть полы. Он через двор вышел в огород, и остановился под липами на широкой меже. Здесь было несколько старых деревьев, но от них вдоль межи уже росло множество тоненьких липок. Это потомство обрадовало Лосева: жизнь продолжается!

Он вдруг почувствовал нежность к каждому тоненькому деревцу, словно это были маленькие девочки. Это наши липки! Пройдет несколько лет, они подрастут, и зашумит под ветерком молодая аллея.

Лосев очень любил пору, когда цвели липы. Все кроны покрыты золотистыми цветами, в неподвижном, жарком воздухе густой медовый аромат, и пчелы деловито гудят среди веток. Идет медосбор. Теплый, солнечный июнь, дни тихие, длинные. Зори погожие, золотистые, как молодой мед. Кажется, что лету не будет конца…

Он вышел в конец огорода. Здесь все было, как и много лет назад: впереди поле, за которым зеленела березовая роща, справа – ляда, небольшое болото, излюбленные гнездовья чибисов. Они и сейчас кружились над болотом с тоскливыми криками. Дальше – большой лес, его так и называли «большой». Здесь чередуются обширные березовые, осиновые и дубовые рощи. В детстве Лосев с друзьями-мальчишками исходил этот лес вдоль и поперек.

Он почувствовал себя подростком, для которого этот мир был понятным и дорогим. Вот эта березовая роща и болото с беспокойными чибисами, как в детстве вошли в его душу, так и живут в ней до сих пор….

Когда Лосев вернулся, то увидел, что во дворе Елена Сергеевна разложила сушить подушки и развесила простыни. В первой комнате на столе новая розовая скатерть и в баночке с водой букетик ромашек. Запах только что вымытых полов напомнил Лосеву давние времена, когда по субботам и под большие праздники – Пасху и Троицу мама скоблила полы до желтизны и мыла горячей водой. И вот этот влажный, теплый запах уже был началом праздничного настроения.

Сейчас в старый дом вернулось то, давнее. Елена Сергеевна стояла перед зеркалом и поправляла прическу.

– Вы просто сотворили чудо, – улыбаясь, заговорил Лосев. – Дом ожил, словно никогда и не пустовал. Если мои родители видят нас сейчас, то они очень довольны. Не зря говорят, что без хозяина дом сирота.

– Будем надеяться, что сиротство кончилось, – улыбнулась Елена Сергеевна.

Потом она накрыла стол: в центре поставила бутылку коньяка и два граненых стограммовых стаканчика. Сколько помнил Лосев, на праздничном столе всегда стояли только эти стаканчики: гости пили понемногу, и никогда не было пьяных. Поэтому и он, наверное, вырос равнодушным к спиртному. Сколько раз он наблюдал, как водка губила хороших, талантливых людей. У нас почему-то не привыкли жить по правилу: все в меру.

Лосев наполнил стаканы, и Елена Сергеевна спросила:

– За что выпьем, Игорь Петрович?

– За новую жизнь старого дома. Он долго и терпеливо ждал моего возвращения.

– Вы говорите так, точно дом живое существо.

– Да, у дома есть душа, и эта душа оказывает воздействие на души людей, живших здесь. Я это чувствовал: меня всегда тянуло вернуться сюда. А сейчас, верите, у меня прошло чувство вины перед домом. Моя душа как бы слилась с душой дома. Вы скажите, что это мистика. Нет, это то, что мы называем любовью к малой родине.

– Мне не нравится определение «малая родина», – сказала Елена Сергеевна. – В нем что-то уничижительное. Место, где родился, да. А своей родиной надо называть Россию. Это величественно и точно.

– Да, наверное. Мы просто не привыкли к высоким словам, – задумчиво сказал Лосев. – Нас всю жизнь учили скромности, больше похожей на самоунижение. Так мы, сами того не замечая, гнулись все ниже и ниже.

– Вот и давайте от этого избавляться, – сказала Елена Сергеевна и так посмотрела на Лосева, словно спрашивая взглядом: способны вы на это или нет?

– Выпьем за нашу встречу, – предложил Лосев второй тост. – Мне кажется, что наша встреча не была просто случайностью.

– Но есть и закономерные случайности, – сказала Елена Сергеевна. – Они обязательно происходят в каком-то месте и в какое-то время.

– Это предопределение судьбы? – спросил Лосев. – Много лет назад наша встреча уже была запланирована?

– Уверена.

– Вы верите в судьбу?

– А вы нет? – лукаво улыбнулась Елена Сергеевна.

– Теперь верю. Иначе у меня была бы другая встреча с другой женщиной. Я уже не представляю на вашем месте другую женщину.

«Что я говорю? – немного смутившись, подумал Лосев. – Ведь это почти объяснения в любви!».

После чая они вышли в сад и сели на старую скамейку под липами. Небо было густо усеяно звездами и в их голубоватом мерцающем свете четко выделялись черные силуэты деревьев соседнего сада. Густая полночная тишина окутывала землю. Но вот где-то в ближних кустах послышался слабый свист, потом цоканье и раскатилась соловьиная трель. Соловей запел сладко и самозабвенно.

– Какая изумительная музыка, – тихо, словно боясь спугнуть соловья, сказала Елена Сергеевна. – Первый раз в жизни так близко слышу соловья. Я человек городской, но всегда мечтала иметь домик, сад, разводить цветы. Мечтала вставать на рассвете и смотреть на цветущие яблони. Мне представляется это большим счастьем.

– Я вырос в деревне, – сказал Лосев, – и сколько себя помню, столько помню и соловьиные наигрыши. Соловей сейчас не просто поет, он переполнен любовью и зовет подругу.

– Мужчины чем-то похожи на соловьев, – улыбаясь, сказала Елена Сергеевна. – Пока ухаживают, тоже красивые песни распевают. А потом и песни куда-то пропадают и многое другое.

– Мужчины, как и соловьи, бывают разные, – сказал Лосев.

Ближнему соловью отозвался соловей из соседнего сада. Потом в овраге глухо защелкал еще один. И дальше, и вот уже ночь зазвенела соловьиными голосами.

Елену Сергеевну и Лосева околдовала эта музыка, прекрасная какой-то небесной красотой.

Село уже давно накрыл глубокий сон, не спали только они. Время для них как будто остановилось.

…Небо на восходе светлело, и звезды легко исчезали, словно таяли. Слабый предрассветный ветерок, легкий и прохладный, прошелестел в липах и заставил очнуться Елену Сергеевну и Лосева. Они почувствовали, что слегка озябли. Пахло свежестью летнего утра.

Заря над лесом взошла стремительно, словно кто-то поднял занавес. Солнце ослепительно брызнуло в полнеба.

Они стояли и долго смотрели на рассвет, завороженные еще одним чудом мира…



Елена Сергеевна и Лосев проживут в этом доме много счастливых лет. Будут встречать майские рассветы, любоваться цветущими яблонями и разводить цветы…

Александр Владимиров© 2010 – 2013 Мой почтовый ящик


Сайт создан в системе uCoz